Дракула - Страница 2

Ваш друг,

4 мая.

Хозяин гостиницы, должно быть, получил письмо от графа с поручением оставить для меня место в дилижансе; но на мои расспросы он долгое время ничего не отвечал и делал вид, что не понимает моего немецкого языка. Это не могло быть правдой, так как раньше он прекрасно понимал его; по крайней мере, в свое время на мои вопросы он отвечал. Хозяин и его жена поглядывали друг на друга и на меня с каким-то страхом. Наконец, он пробормотал, что деньги были посланы в письме и что больше он ничего не знает. Когда я спросил, знает ли он графа Дракулу и не может ли что-нибудь рассказать о замке, то он и его жена перекрестились и, сказав что они ровно ничего не знают, просто-напросто отказались от дальнейших разговоров. Вскоре мне пришлось отправиться в путь, а я так и не сумел никого расспросить. Все это было очень таинственно и отнюдь не действовало на меня ободряюще. Перед самым отъездом ко мне вошла жена хозяина — пожилая дама — и нервно спросила: «Вам непременно нужно ехать, о молодой господин? Вам это необходимо?» Она была в таком возбуждении, что, по-видимому, забыла и тот маленький запас немецких слов, который знала, и примешивала к немецкой речи другой язык, которого я совершенно не знал. Я мог следить за смыслом ее речи только благодаря тому, что задавал много вопросов. Когда я сказал, что должен сейчас же ехать, что меня призывает туда важное дело — она меня опять спросила: «Знаете ли вы, что за день сегодня?» Я ответил, что сегодня 4 мая; она покачала головой и сказала опять: «О, да. Я это знаю, я это знаю. Но знаете ли вы, что за день сегодня?» Видя, что я понятия не имею, в чем дело, она продолжала: «Сегодня канун Святого Георгия. Разве вы не знаете, что сегодня ночью, лишь только пробьет полночь, нечистая сила будет властвовать на земле? А имеете ли вы представление о том, куда вы едете и что вас там ожидает?» Она сильно сокрушалась, и как я ни старался ее утешить, все было безуспешно. В заключение она упала передо мной на колени и начала умолять не ехать туда; или, по крайней мере, переждать день-два. Все это было в достаточной мере смешно, да к тому же я неважно себя чувствовал; тем не менее меня призывали важные дела, и я не мог допустить, чтобы на мой отъезд влияли какие-то бредни. Поэтому я поднял ее с колен и как можно строже сказал, что благодарю за предостережение, но должен ехать. Тогда она встала и, вытерев глаза, сняла со своей шеи крест и предложила мне надеть его. Я не знал, как поступить, так как, будучи членом англиканской церкви, с детства привык смотреть на такие вещи как на своего рода идолопоклонство, но я боялся, чтобы мой отказ не показался оскорбительным для пожилой дамы, которая была столь благожелательно настроена ко мне, и колебался, не зная, как поступить. Заметив мою нерешительность, она просто надела мне крест на шею, сказал: «Во имя вашей матери». Вношу это в дневник в ожидании кареты, которая, конечно, запаздывает; а крест так и остался у меня на шее. Не знаю, страх ли пожилой дамы или те многочисленные рассказы о привидениях, которые господствуют в этой местности, или сам крест тому виною — не знаю, но я не чувствую себя так свободно, как всегда. Если этой книге суждено увидеть Мину раньше меня, то пусть она передаст ей мой последний привет. Вот и карета.

5 мая.

В замке.

Серое утро сменилось ярким солнцем, высоко стоящим над горизонтом, который кажется зубчатым. Я не знаю, деревья или холмы придают ему такую форму — все так далеко, что большие и маленькие предметы сливаются. Не хочется спать, а так как меня не позовут, пока я сам не проснусь, то я буду писать, пока не засну. Здесь происходит масса странных явлений, которые нужно отметить, но чтобы читатель не вообразил, что я опять слишком хорошо пообедал и поэтому галлюцинирую из-за тяжести в желудке, я подробно опишу свой обед. Мне подали блюдо, которое здесь называется разбойничьим жарким: куски мяса и сала с луком, приправленные паприкой, — все это жарится прямо на угольях, так же как в Лондоне кошачье мясо. Вино подали «Золотой медок», странно щиплющее язык, но в общем не неприятное на вкус; я выпил всего только пару бокалов этого напитка и больше ничего. Когда я сел в карету, то кучер еще не занял своего места, и я видел, как он беседовал с хозяйкой. Они наверное говорили обо мне, так как то и дело поглядывали в мою сторону; несколько соседей, сидевших на скамьях около дверей, подошли к ним, прислушались к беседе и тоже посмотрели на меня, причем большинство с чувством сострадания. Я мог расслышать массу слов, которые они часто повторяли, — странные разнообразные слова, должно быть, на разных наречиях, так как в толпе были люди различных национальностей; я незаметно вытащил из сумки свой многоязычный словарь и начал отыскивать слова. Нельзя сказать, чтобы найденные слова звучали особенно ободряюще; вот значение большинства из них: «ordog» — дьявол, «pokol» — ад, «stregoica» — ведьма, «vrolok» и «vikoslak» — значение обоих слов одно и то же, но одно по-словацки, а другое по-сербски, обозначает что-то среднее между оборотнем и вампиром.

(Примечание: я должен подробно узнать у графа об этих суевериях.)

Когда мы двинулись в путь, то вся толпа высыпала к дверям гостиницы и все осенили себя крестным знамением, причем два пальца были направлены в мою сторону. С большими трудностями я добился от одного из моих спутников объяснения, что все это значит; сначала он не хотел мне отвечать, но узнав, что я англичанин, объяснил, что это служит как бы талисманом и защитой от дурного глаза. Такое поведение мне не особенно понравилось, так как я ехал в незнакомое место, чтобы встретиться с незнакомым человеком; но, говоря правду, каждый из них был до того искренен, до того чистосердечно огорчен и высказывал мне столько симпатии, что я невольно был тронут. Покрыв широким холстом сидение, наш кучер ударил своим длинным бичом по четырем маленьким лошадкам, которые дружно стронули омнибус с места и — наше путешествие началось.